Давайте восклицать, давайте восхищаться! тем более, когда событие того стоит
В моем окружении не так уж много тех, кто помнит День Весны и Труда полноценным всенародным праздником.
Я помню: «Горит на солнышке флажок, как будто я огонь зажег». С утра по радио бравурные марши. Мама собирается на работу, она сортировщица узла связи. Там первого мая запарка – поток поздравительных открыток, которые немедленно надо доставить по адресам. В этом потоке есть и наша капелька: с вечера отец надписал несколько карточек с цветами и голубями – в Курган, Алма-Ату, Москву. Хмурился, сверялся со списком родственников, стараясь никого не забыть. А сейчас мы с ним идем на демонстрацию: я – туда, где собирается наша школа, он, сотрудник милиции, – дежурить в оцеплении. Об этой оборотной стороне веселого праздника никому из моих друзей задумываться и в голову не приходило. Была охота! Мы шныряли между оживленными группами взрослых, смотрели, как вспыхивают планки гармошек, старались ухватить флаги и транспаранты, их заготовили, кажется, на сто лет вперед. На попытки выстроиться в ряды не обращаем внимания, но вдруг в них оказываемся, когда река людей начинает течь в сторону проспекта.
Звучащие через громкоговорители призывы, по-моему, никто и не слушал. Праздник же, а не профсоюзное собрание! То, что 1 Мая – день международной солидарности трудящихся в борьбе за свои права, воспринимали скорее как факт истории. А призывы – как ритуал. Поэтому, наверное, попытки вернуть им первоначальный боевой характер, предпринимавшиеся в городе на закате перестроечной эпохи, окончились неудачей. Не вписались они в устоявшийся формат.
Первомай – слово моего советского детства. С ним всплывает в памяти полузабытое сильное чувство общности. Когда я и наша математичка Клавдия Ананьевна идем в колонне вместе и улыбаемся, чего представить в другой день невозможно. А за каждым окном накрываются столы, город поголовно собирается друг к другу в гости.
С годами, конечно, впечатления менялись. Да и годы менялись. В семидесятых портреты членов Политбюро на шествиях несли уже не как вождей, а как повинность. На экранах цветных телевизоров «Голубые огоньки» посерели под лаком официальности. На демонстрацию чаще стали посылать «по разнарядке». Вспоминаю разбор движения праздничных колонн на одном из бюро горкома: «Растянутые интервалы рядов, медленный темп прохождения, слабый отклик на призывы с трибун…» Это был тревожный звонок – слабый отклик трибунам. Через несколько лет колонны по площади Ленина вообще пройдут в угрюмом молчании. Что воспримется политическим жестом, ответом на пустые полки магазинов.
И все же… Первомай – это Первомай. Как его станут отмечать завтра – классовыми битвами, каникулами для садоводов, массовыми гуляниями на площадях? Не знаю. Много лет я встречал его на рабочем месте, не самый плохой вариант для праздника Труда. Мы выпускали номер с оперативным отчетом о первомайских торжествах в городе. В этом тоже была своя идеология, но, как бы сказать, с человеческим лицом. Что приводило порой к неожиданным последствиям. Раз готовили в газету фоторепортаж о первомайском параде, и редактор, не обнаружив в предоставленных снимках нужного пафоса, велел срочно принять меры. Пришлось прямо из-за праздничного стола вызывать нашего художника. Когда таксист принес его в редакцию, пафос момента дошел даже до технички. Нащупав руками снимки, художник на рефлексах потянулся к ножницам и за 10 минут, почти не открывая глаз, соорудил роскошный коллаж на первую полосу. Мы гордились им и собой ровно сутки. Пока разъяренный редактор не заметил, что ряды смонтированной из массы фотографий колонны идут в разные стороны. «Пьяную» демонстрацию еще долго поминали на летучках. А я до сих пор уверен, что нечаянный ее образ не столь уж грубо тогда извращал нашу героическую действительность.