Пусть сбываются мечты. Новый год – волшебный праздник, когда происходят чудеса и люди становятся добрее…

Николай Федорович – человек тишайший. Он работает в очень многолюдном учреждении, но стол его задвинут на самые задворки. Николай Федорович в курилку не бегает, обед приносит с собой, так что видят его коллеги, только когда он приходит на службу и уходит с нее. Впрочем, является Николай Федорович в учреждение очень рано, так что лицезреть его лоснящийся на локтях пиджак и серенький галстук можно лишь вечером. На корпоративы Николай Федорович не ходит, свадьбы-именины коллег игнорирует, но собираемую по таким поводам мзду платит беспрекословно.

До Нового года – считанные дни. Контора гудит, как улей, – впрочем, она всегда в состоянии спешки и напряженки. Николай Федорович погружен в составление чего-то очень ответственного, он не замечает, как в большом зале внезапно стихает рабочий и не очень рабочий гул, – между столами сотрудников шествует сам начальник учреждения. «Самого» сопровождают два его зама, причем оба – в масках Дедов Морозов. Но это не мешает им быть всеми узнанными. Один Дед Мороз что-то бормочет на ухо начальнику, кивая в сторону рабочего места Николая Федоровича. «Сам», подобно тяжелому крейсеру, меняет галс, по бокам мелкими канонерками плывут заместители, их вращающиеся головы в дедморозовских шапках походят теперь на локаторы.

Николай Федорович отрывает взор от бумаг – перед его столом возвышается монументальная фигура начальника.

– Уважаемый, э-э-э… Николай… Федорыч?! Позвольте поздравить вас с наступающим, поблагодарить за работу, пожелать всего… – «сам» протягивает ладонь. Николая Федорович некоторое время пребывает в ступоре, затем пожимает начальственную длань. Руководитель учреждения уже далеко.

Один из замов-дедморозов, не снимая маски, ободряюще похлопывает Николая Федоровича по плечу. Контора, как после отбоя воздушной тревоги, оживает, в воздухе вибрируют флюиды рабоче-предпраздничной лихорадки.

На следующий день видавший виды коллектив, уже забывший выход руководства в массы, скидывается на междусобойчик. К специалистам по сбору корпоративной дани приближается Николай Федорович – посвежевший, в синем галстуке, и пиджак его не выглядит линялым.

– Вот деньги, – говорит Николай Федорович неожиданным баритоном. – Где и во сколько собираемся?

Петровна поскользнулась, выходя из супермаркета, и не успела помянуть недобрым словом разом наступившую темень и не очищенный от наледи тротуар, как женщину поддержал под локоть незнакомый долговязый парень.

– Бабуля, давайте я вам пакет до дома донесу, – предложил он.

– Не-не-не, не надо, – зачастила Петровна. Но парень уже держал пластиковую сумку в руке.

– Я далеко живу, во-о-он где, – попробовала сопротивляться Петровна.

– Вот и хорошо, – почему-то обрадовался долговязый.

Петровна, семенившая рядом с парнем, определяла стратегию: «Может, он хочет с пакетом моим удрать?» – и, пожаловавшись на маленькую пенсию и дороговизну, спешно перечислила, чего купила: макароны, да крупу, да хлеба, да вот колбаски простой… Скоро Новый год, а какой для одинокой пенсионерки праздник? Парень слушал, запустив одну руку в карман своей куртки, будто нащупывая там чего-то, и вообще шел странно, то обгоняя Петровну, то отставая, но неизменно подхватывал старушку, когда та поскальзывалась. И Петровна всякий раз незаметно проверяла – цел ли в кармане ее пальтишка старенький кошелек?..

Возле подъезда Петровна затребовала пакет, хотя парень рвался донести его до квартиры, пояснила, что живет-де на втором этаже – и сразу о сказанном пожалела: мало ли что! Долговязый обеими руками передал сумку, поздравил: «С наступающим!» – и исчез в темноте. Петровна осторожно огляделась, прижала ключ-«таблетку» к домофону, поднялась на этаж.

Первым делом прошла на кухню проверить, все ли в пакете на месте. А там поверх кульков с крупой и макаронами матово светилось несколько мандаринов. Петровна их точно не покупала.

– Подбросил! – выдохнула она. – Парень этот то-то все руку в кармане держал. Может, напичкал чем-нибудь? Соседки рассказывали, очень даже возможно…

Петровна держала в ладони теплый маленький мандарин, чувствуя, как его аромат делает кухню уютнее, наполняет ее саму давно забытым ощущением праздника, и вдруг подумала: «Чего я, в самом деле?! Парень, может, от чистого сердца… Он, может, командированный, может, он по матери скучает. А я-то, я! Даже спасибо не сказала…»

Мандарины оказались очень сладкими. «И без косточек!» – удивлялись на следующее утро соседки.

Полковник возвращался в свой город после последнего в уходящем году областного совещания. Печка казенной машины была слабенькая, и полковник, сидя на заднем сиденье, не снимал шинели. Он прокручивал в памяти сегодняшний разнос, учиненный генералом. И хотя его, полковника, начальственный гнев обошел стороной, ему казалось, что генерал щадит его по старой дружбе. Они вместе побывали не в одной «горячей точке», в самом пекле, за чужие спины не прятались и слыли в свое время чуть ли не снайперами. Только на погонах у них было в ту пору по одному просвету, а звездочек – как у полковника сейчас. В управлении ходили легенды, что шеф получил после этих командировок внеочередное звание, а в придачу жесткость и отстраненность в отношениях с людьми и приметный шрам, располосовавший щеку от уголка рта почти до уха. Кто-то отметил тогда сходство шефа с персонажем романа Гюго «Человек, который смеется», но из-за сурового характера полковника за глаза именовали «человеком, который не смеется».

Они были в пути уже четыре часа, и водитель, зная крутой нрав начальника, все же обратился к нему, пытаясь перехватить взгляд шефа в зеркале заднего вида:

– Товарищ полковник, разрешите остановиться?

– Мы должны быть в управлении в восемнадцать ноль ноль! – шеф отчеканил фразу машинально, никто, кроме него самого, это время не назначал.

– Хорошо, притормозите.

Водитель остановил машину. Молодой сосняк, за которым высился вековой бор, подступал к самой дороге. Пассажир выбрался из машины, выпрямил затекшую спину и шагнул в снег.

– Товарищ полковник, я только перекурю – и в путь, – заметил водитель, но шеф, не оборачиваясь, уже шел в сторону леска, увязая в сугробах.

Тишина зимнего бора оглушила полковника. Морозный воздух как будто делал его моложе, величавые сосны подпирали бледный небосвод, снег источал аромат свежести. Полковник подобрал упавшую суковатую ветку, в длинной шинели, присыпанной порошей с сосновых лап, он казался сам себе Дедом Морозом. Шрам на щеке пошел зигзагами – полковник усмехался. Он огляделся по сторонам, зачерпнул пригоршню снега и стал старательно прессовать его в ладонях.

Водитель, оставив в машине форменную куртку и шапку, уже докуривал вторую сигарету, когда почувствовал толчок в спину, аккурат между лопаток – так бывает при игре в снежки. Водитель обернулся – к машине невозмутимо шествовал полковник. Усаживаясь на заднее сиденье, шеф заметил:

– Почему одеты не по форме?

И добавил:

– Завели моду – без шапок на морозе стоять…

И водитель с удивлением понял, что его вовсе не отчитывают, а почти по-отечески опекают. Он посмотрел в зеркало заднего вида, и ему показалось, что полковник улыбается. Водитель недоверчиво протер зеркало, вспомнил про шрам полковника и его кличку, завел двигатель. Машина двинулась в сторону близкого уже города.

В большом торговом центре царит предновогодняя кутерьма. Такое впечатление, что покупатели сметают с прилавков все подряд. Оживленно и в рядах гастрономии. В самом их центре торгует колбасой и сыром высокая дородная женщина. Прочие продавцы между собой величают ее Примадонной, или просто Примой, тем более что начинала она с торговли дешевыми сигаретами как раз этой марки. Примадонной дама слывет потому, что, как никто другой, виртуозно и артистично умеет обвесить, обсчитать, всучить залежалый товар, так что ничего не подозревающие покупатели еще и благодарят. Торговки-злопыхательницы за эти ее качества в сердцах – и чаще всего про себя – называют Приму «стригущим лишаем».

Торговля – так сказать, полусемейный бизнес Примадонны: ее с мужем дело поставлено так, что чета имеет свои торговые точки еще в нескольких местах, нанимает продавцов, так что Прима могла бы и не стоять за прилавком, но, как утверждают все те же злопыхательницы, «ей все мало». А вот сын пошел ни в мать, ни в отца – поступил в академию искусств в другом городе, подрабатывает там, дома появляется редко, деньги от родителей не принимает.

Отоварив очередного покупателя, Прима рукой, лоснящейся от колбасного жира, достает из кармана замурзанного передника смартфон, набирает номер.

– Ну, приезжай же, ведь каникулы у тебя! Новый год дома принято встречать. Друзья? И их привози, в нашем доме места всем хватит, дорогу, если надо, мы оплатим… Ладно, ладно, не буду про деньги… Не приедешь, занят? Ну, целую тебя, и отец тоже. С наступающим!

Прима прячет телефон, она явно расстроена, ее взгляд затуманен. «Ох, сейчас на покупателях отыграется!» – судачат продавщицы из мясного отдела. К прилавку Примадонны подходит паренек, аккуратно разглаживает и протягивает купюру:

– Пожалуйста, взвесьте колбасы «Студенческой» на пятьдесят рублей.

«Студенческая» – последняя в ценовой линейке, дешевле у Примы только пакеты-маечки. Торговка одним движением отсекает от батона колбасы небольшой кусок, швыряет на весы. Затем вглядывается в лицо покупателя, переводит взгляд на ценник, с него – на заляпанный и мутный электронный циферблат весов. Там мерцают зеленоватые цифры, которые почему-то Приму не устраивают. Она еще раз бросает взгляд на паренька, убирает кусочек «Студенческой», опускает на поддон весов вторую часть батона колбасы, в два раза больше прежней.

– Ровно на пятьдесят! – рокочет Прима.

Парень, ничего не поняв в ее манипуляциях, косится на циферблат, где застыла цифра «100», забирает колбасу, благодарит и уходит. Примадонна слышит за спиной и по сторонам удивленное перешептывание продавщиц.

– Здравствуйте, чем могу служить? – этим обращением к очередному покупателю Прима окончательно добивает торговок.

– Мне бы сосисок, вот этих, граммов триста…

– Не рекомендую, сосиски эти не очень свежие. Возьмите другие, – Прима взвешивает товар, смотрит на весы, делает какие-то поправки в уме и добавляет к кучке розоватых аппетитных колбасок еще одну.

– Приятного аппетита! И с Новым годом!

Примадонна раскраснелась, вошла в азарт, словно привычное дело предстало перед ней в новом свете. Она обслуживает еще несколько покупателей и, воспользовавшись передышкой, вытирает руки носовым платком, вновь достает из кармана передника телефон…