Всякая судьбоносная история начинается с неприметных кошачьих шагов…
На семинарах в Московском литинституте я толковала о чуде и стиле поэзии Ручьева в том смысле, что этого могло не быть, но ОНО есть. И начинается ОНО с поклона планете, природе, а затем только появляется человек. Таковы тексты Ручьева.
32-й год:
«Прощевай, родная зелень подорожная,
зори, проходящие по ковшам озер,
золотые полосы с недозрелой рожью
…круговой гармоники песенный узор».
(«Отход»)
***
«Вечерние звезды зажглись
в поднебесье.
Заря западает за облачный дым…»
(«Песня»)
***
«В птичий месяц моего рожденья
невпопад леса свистят: июль!
Росы, рассыпаясь от паденья,
умывают родину мою…»
(«Мой июль»)
Ну и так далее… Борис Александрович разглядывает меня с улыбкой:
«Дует ветер – западок,
ковылинку валит с ног…»
«Тяжело тебе в Москве?» – «Тяжеловатенько… – отвечаю я. – Теперь вот велено «Фауста» Гете изучать…»
Ручьев вздрагивает: «Принеси-ка мне «Фауста»…»
Автор своей судьбы, он был полон невысказанностью, и что ему «Фауст»? Но удивительно, что желание перечитать Гете возникло у Бориса Ручьева в тот момент, когда все, что мы знаем о нем, уже опубликовано, признано, издано. Оперу «Любава» привозил
в Магнитогорск, Челябинский оперный театр, я слушала ее сидя рядышком с Борисом Александровичем. Теперь ее забыли. Но тогда магнитогорцы слушали оперу
с энтузиазмом, было еще в силах поколение первостроителей, а они шли слушать симфонию оперы примерно так же, как шли
на строительство домны… И вот на 60-м году жизни Ручьеву понадобился томик Гете.
У меня дома хранится «Фауст», старенький, изданный в «Детгизе». А по тексту подчеркнутые рукой Бориса Ручьева цитаты. Он обронил: «Нереальная и очень соблазнительная книга: с утра – Фауст, а к ночи – Мефистофель…» «Лучше в эту систему
не верить, «крышу» снесет… К сожалению, Мефистофели не переводятся».
Его цитаты из «Фауста»:
«Живой природы пышный цвет,
Творцом на радость данный нам,
Ты променял на тлен и хлам,
На символ смерти, на скелет!»
Подчеркнуты «Пасхальная» радость крестьян на лоне природы:
«Живою улыбкой сияет весна…
…Повсюду живое стремленье родится,
Все вырасти хочет, спешит расцветиться,
И если поляна еще не цветет,
То вместо цветов нарядился народ».
«Здесь вновь человек, я здесь быть им могу!»
«Ах, две души живут в груди моей!»
«Суха, мой друг, теория везде,
А древо жизни пышно зеленеет!»
Странно, что знаменитые слова Гете, которые наше поколение знало наизусть, Ручьев зачертил прямо колечками.
Фауст: «Лишь тот достоин жизни
и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!»
Видимо, не согласился с тем, что не каждый достоин жизни и свободы. Или испытал физическую боль сердца. Романтическая «Любава», драматическое «Красное Солнышко» действительно складывались в главы индустриальной истории страны и человека-первопроходца. Строитель, преобразователь, плотник-бетонщик: человек – метафора времени. И вот поэт, в чьей судьбе зримо видна «Индустриальная история», задумал перечитать «Фауста». Поклонники Гете, наверное, помнят, что «Фауст» одержим идеей осушить болота и построить город Счастья!
Фауст: «Я целый край создал обширный,
новый.
И пусть мильоны здесь людей живут…
Надеясь лишь на свой свободный труд…»
На что Мефистофель возражает:
«Нигде ни в чем он счастьем не владел.
Влюблялся лишь в свое воображенье…» (подчеркнуто Б. Р.)
От множества созданных котлованов
он вернулся в Магнитку и сразу поразился ее «первозданной красоте» и целесообразности (1957 год). Поразился не как праздный человек, а как может удивиться отец сыну-юноше… Эти чувства его и двигали в сторону написания «Индустриальной истории». Его товарищи по литературному цеху считали, что это по силам только Борису Ручьеву: «От Москвы до самых до окраин…»
Вот почему ему «приспичило» прочитать «Фауста». Свое 60-летие он встретит
в спокойном, уверенном состоянии духа, но, видимо, недооценил силу «Мефистофеля». Состоится или не состоится «Индустриальная история» планеты Земля, пока никому не известно, но для Бориса Ручьева она закончилась инсультом-инфарктом, и он оказался по его же словам: «В этой страшной, нелюдимой, своей по паспорту Земле…»
А я все думаю: «Зачем он читал «Фауста»? Зачем он придумал это роковое название – «Индустриальная история»?
2013 год