В те времена, когда деревья были большими, мир воспринимается в виде своеобразных островов.
Вот остров-Магнитогорк – дом и школа, а вот остров-Ленинград, где живут мамины сестры и их дети – мои двоюродные братья и сестра, и остров-Джабык – лес, бабушка и ребячье раздолье.
Детская память цепка, осязаема, полна ярких всполохов-красок-ощущений. До сих пор, спустя 30 лет, шершавы под ладонью точеные столбики крыльца, во рту вкус витых бабушкиных плюшек, обжигает пятки пыльная, бело-песчаная дорога возле дома. Остров детства моего, где прошла изрядная часть моей жизни с самого рождения и лет до 15, когда дом продали, а уже совсем старенькую бабушку перевезли в Магнитку.
Билет в один конец
А начиналось все всегда с электрички, с маленьких картонных билетиков с пробитыми компостером дырочками – зеленых взрослых и розовых для нас с братом, с особого запаха вагонов, голубой корзины, куда складывали продукты и вещи, и двухчасового пути, за который успеешь и поесть-поспать, и поиграть, и найти друзей на всю жизнь, с которыми больше никогда не увидишься. И, наконец, долгожданное: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Джабык». И пока улетают за окном назад, в Магнитку, зеленые сосны, торопишься выйти в тамбур, ведь остановка – всего одна минута.
И вот перед тобой параллели рельсов, остро пахнущие на жаре шпалы, меж которыми лежат таинственные для нас, детей, окатыши, и путь через станцию, «ближний» магазин, школьный двор с огромными деревьями, тропинка, выводящая к бабушкиному дому. Огромный тополь склонился над резным крыльцом, звенят под ногами ступеньки, и выходит встречать нас сама бабушка, Юлия Павловна, уже по гудку электрички знающая о том, что мы на подходе – маленькая, сгорбленная, в неизменном платочке поверх собранных гребешком седых волос. Бабушка меня очень любила, говорили, что я больше всех была похожа на нее.
После того, как мы продали дом, я больше никогда не бывала в Джабыке – боялась даже, что при виде того, как там все изменилось, разрушатся наполненные яркими картинками воспоминания, а после того, как на 9 мая писала о судьбе своего деда, вновь вернулась к этой теме, и как-то сама собой забрела в Джабык на гугл-карте. Благо, сейчас есть возможность виртуально «пройти» по улицам практически любого города и поселка мира.
Несколько раз проскакивала мимо дома – настолько изменился он, обшитый деревом, но все же узнала его по тому самому крыльцу и тополю, от которого остался лишь боковой побег – основной ствол давно засох и был спилен. А уже потом, узнав всю эту историю, согласилась передать привет моему дому детства часто бывающая в Джабыке магнитогорская художница, автор уникальных мультфильмов об истории нашего города и героиня наших материалов Наталья КРИВОШЕЕВА.
И вот в летнее воскресенье мое утро началось с фотографий и приветов. Было удивительно узнать, что в Джабык пришел газ, что возле нашего дома стоит знак пешеходного перехода: в моем детстве десяток-другой проехавших по этой улице машин были за счастье. И только бело-песчаные дороги остались все те же.
Там тепло, там малина…
Дом, построенный еще в конце 1950-х годов дедом, был большим, разделенным накрест на четыре комнаты – две маленькие спальни, большие кухню и зал, а в центре его сердце – печь-голландка. Были и «сенцы», как называла их бабушка, – большой ларь с мукой, бочка с груздями, висевшие на стенах пучки старого укропа, огромное сито и куча прочих вековых бытовых мелочей. Рядом с домом – отдельная небольшая, как мы говорили, времянка или летняя кухня (уже потом я узнала от отца, когда-то в этом домике они жили
всей семьей), курятник, сарай, где стоял отцовский мотоцикл «Минск», на котором было изъезжено немало окрестных лесов, навесы для дров и угля, где висели качели. Была и старенькая банька, наполовину вросшая в землю, и огромное, на 13 соток, поле картошки: по весне вскопать и посадить на три семьи, осенью собрать урожай, и все лето бороться с нашествием колорадских жуков.
Был и небольшой огородик, где помимо овощей мама посадила для нас, детей, немного ягод: вишни, смородины, малины, клубники. Когда брат был совсем маленьким, он всегда звал нас зимой:
‒ Поедем в Джабык! Там тепло, там малина растет! – наверное, таким был этот остров для него.
И действительно, в малиннике и клубнике мы паслись постоянно. В первый день после приезда съедали все спелые ягоды, во второй – красноватые, в третий – с красным бочком… Сами понимаете, до варенья не доживала ни одна.
Зато было много ягод лесных, и, несомненно, первая из них – клубника. Ждали с нетерпением, когда бабушка скажет: «Пойдем на кочки!» – ближнюю лесную окраинку за карьером, где ягода поспевала раньше всего. Но это так, полакомиться, а уж когда входила она в полную силу, везли корзинами. На маленьком муравье-мотоцикле каким-то чудом помещались мы все – на бензобаке мелкий брат, потом отец за рулем, между ним и мамой – мои очки да косички, а уже на маминых коленях – корзина с едой-питьем по дороге туда и ягодами – на обратном пути. Сейчас я удивляюсь, как успевали перебирать за вечер эти ведра ягод, общипывая чашелистики и переполняясь сказочным ароматом теплой, парной, пахучей лесной клубники. И конечно объедались ею от пуза – двоюродный брат, сдав анализ крови после возвращения с уральских пастбищ в родной Ленинград, был удивлен высочайшему гемоглобину – а все она, клубника.
За лесной вишней надо было ехать далеко – через леса и поля, штурмуя болотца-мочаги, с опаской объезжая отары со злыми собаками – как-то папе пришлось сделать уж очень резкий разворот, и я до сих пор вспоминаю, как висела уже практически на колесе, а в десятке сантиметров за моей спиной щелкала злобная пасть.
А вот за «костянигой», как называла ее бабушка, ходили мы с ней недалече, «в папоротники». Превозмогая лютый ужас перед пауками, раздвигаешь перепутанные паутиной листья папоротников и собираешь в корзиночку алые пирамидки ягод-огоньков. А потом уже вместе с бабушкой складывали костянику в банки, пересыпая сахаром, и в выходные я хвасталась приехавшим родителям их прозрачно-алой колонной в холодильнике.
Были и грузди, и рыжики, которые также собирали корзинами и мыли в оцинкованных ваннах желтоватой колодезной водой – маленькие мочалочки специально для этого хранились на русской печке во времянке. Вкуснее груздей, что солила бабушка в бочке, щедро пересыпая крупной солью, листьями хрена и зонтиками укропа, я никогда не ела.
В те времена лесам еще не приходилось делить свои богатства на тысячи тысяч человек – машин было мало, а в самую чащобу только на мотоцикле и проедешь. Потом уже, когда все мы подросли, отец купил красный ИЖ «Планета-5», в котором до самых холодов, по жаре и в дождь ездили мы за 100 километров в Джабык по насыпным дорогам, а то и полевым тропам.
Прялка и Пиковая Дама
Несмотря на полное отсутствие привычных нынешним детям развлечений, скучно не бывало никому. Конечно, летом была работа в огороде, но чаще всего бегали на вольном выпасе – ходили в «дальний» магазин, копались в куче песка у дома напротив, сидели у подружек, вызывая Пиковую Даму или делясь девичьими секретами, карабкались на огромные развесистые клены у вокзала или лазили по тогда еще действующему карьеру, смело скача по камням или в туче белой пыли сбегая с вершины огромной песчаной насыпи. Никто не переживал за нас: есть захотят – прибегут.
Зимой Джабык был завален снегом, в котором папа прокапывал тропинки (мне по малости лет они казались целыми тоннелями) – к воротам, туалету, курятнику, углю. Уголь бабушка экономила и топила только плиту, а к нашему приезду, загодя, растапливалась круглая, черная, стоявшая на перекрестье всех четырех комнат печь-голландка. Дом наполнялся теплом, но холод еще долго сохранялся в постелях, над которыми висели ковры с оленями – над каждым свои. Забираешься под одеяло, свернувшись комочком, и, потихоньку отогревая себе местечко, постепенно вытягиваешь ноги.
Долгими зимними вечерами под разговоры или шипение вечно барахлящего из-за перепадов электричества и плохого сигнала старенького телевизора играли в карты или перебирали козью шерсть, выбирая сор и остевые волосы – бабушка пряла ее на старинной прялке и вязала нежнейшие и теплейшие шали. Как приезжали летом в гости – обязательно одним из первых дел было натянуть по бабушкиной просьбе недовязанный, в колких спицах носок – замерить, сколько надо еще довязать на наши выросшие за лето детские ножки. А самыми теплыми были носки и варежки из рыжей шерсти нашего пса Джека. Удивительно, как ловко плясали спицы в бабушкиных руках, скрюченных каждодневной тяжелой сельской работой. Учила вязать и меня – правда, шали я так и не освоила, а вот носки, варежки – хоть и не особо тянет меня к этому делу, могу связать и сейчас.
Был и старинный «Зингер» на кованной чугунной станине, который, несмотря на свой долгий век, работал с немецкой четкостью. Как умудрялась практически без примерки, на глаз нигде не учившаяся кройке и шитью бабушка шить нам юбки да штаны, для меня загадка до сих пор.
Старины вокруг было много – будучи в казачьей усадьбе-музее в Аркаиме, я готова была обнять многие знакомые с детства вещи. Были горшки и прялка, русская печка и старинный пузатый самовар, который топили мы шишками и щепочками, раздувая старым сапогом. Почему-то особенно удивительно было нам, детям, что внутри можно сварить не только чай, но и яйца. Мама до сих пор жалеет о нем – вместе со многими вещами бабушка отдала самовар кому-то при переезде. Старинной была и мебель – шкафы, резной буфет, огромное зеркало, диванчик со вставками-фотографиями наверху спинки. Но больше всего впечатлял большой сундук, куда нам можно было легко спрятаться во время игр: ведь крышка его изнутри была обклеена старинными фантиками. Немало часов провела я, изучая их, остатки съеденной много десятилетий назад ребячьей роскоши, размышляя, кто и когда конфеты покупал и какие они, наверное, были вкусные.
Крылья, ноги и хвосты
Были в доме два кота, оба они в основном питались подножным кормом – ловили мышей, птиц, лишь порой что-то перепадало им со стола. Васька – почти мой ровесник, белый в серых и камышовых пятнах-заплатках, нелюдимый и боевой, вечно приходил домой то с погрызенным ухом, то с разодранной мордой, а под конец и вовсе лишился глаза. Тимофей же был типичным «сибиряком» – мохнатым, камышового окраса, вальяжным и равнодушным к нашим детским ласкам и играм – то я делала ему «зарядку», а то, спящего, разворачивала вверх хвостом и прислоняла к спинке дивана – он мирно спал дальше. Но на улице это была гроза окрестных котов и мелкой живности. Не раз грозилась пришибить его за цыплят соседка, и все равно он с риском для жизни таскал их, считая, «что с бою взято – то свято».
Цыплята были и у нас каждый год. Бабушка упорно сажала на яйца наседок, а если какая из них отказывалась выполнять материнский долг – «учила», окунув водой да в подпол на денек, после чего присмиревшая клушка соглашалась выполнять свои обязанности. Как мы любили маленьких цыплят – таскали их в старом треухе, гладили, наблюдали за их повадками! А когда, подросших, уводила их наседка куда подальше огородами, то и ходили искать по вечерам. Когда же приходила их пора отправляться на суп, я очень переживала, пряталась под кровать и вылезала только, когда все было кончено.
Но самый любимый друг детства был, конечно, Джек – рыжий дворовый пес. Умный, всегда добрый к нам, детям, и непримиримый к непрошенным гостям. На цепи сидеть не хотел, и, ловко подцепив ошейник за угол будки, часто убегал куда подальше. Неизменно сопровождал он нас в лесных прогулках, любил поваляться в лужах, а уж потом, подняв всю грязь со дна, вставал и жадно пил. Когда уезжали на мотоцикле, по ягоды или в Магнитку, долго бежал за нами с громким лаем, и, лишь совсем обессилев, отставал и понуро возвращался домой.
Он рос вместе со мной, и уже взрослым я научила его подавать лапу. Джек с интересом принял эту игру, и всегда когда присядешь было, подходил и без устали клал и клал на колени свою рыжую лапу с жесткими, стоптанными подушечками, а потом, глядя в глаза, тыкался мокрым черным носом в руку и с замиранием ждал, пока ласкаешь его за мягкими ушами, а то и разваливался пузом к верху и так и извивался от восторга, пока его чешешь. По весне бабушка чесала его шерсть, и даже после его смерти носили мы рыжие теплые носки и шарфы.
17 лет как нет на свете бабушки, и многое изменилось с той поры, и лишь неизменным теплом и добром светит в памяти остров детства моего, Джабык.