О Борисе Ручьеве не воспоминания бы писать, а песню бы пропеть! Он был удивительно лиричным и песенным в стихах и в жизни!.. Мы все считали себя его учениками.
Оглядываясь на те времена, с удивлением вспоминаешь его терпеливую доброту и нежность (еще не заработанную) к нашим стихам, к нам…Каждая встреча, беседа, общение с Ручьевым были уроком, учебой, хотя и не назывались так.Летом 1950 года я пришел в конце дня в Челябинское издательство, где должно было состояться собрание писателей. Я опоздал минут на десять. Собрание уже шло. Увидел за столом худого человека в плаще, скользнул по нему взглядом и, молодой и нахальный, бренча орденами и медалями, я сел в центре комнаты и стал слушать выступление тогдашнего директора издательства.Сидел, слушал, и что-то меня беспокоило. Кто ж этот худой человек в плаще? И вдруг, выступая, Людмила Татьяничева сказала:– Вот Борис Александрович, наверное, помнит…Меня поразило: Борис Ручьев! Я кинулся целовать его.После собрания пригласил его в гостиницу, к себе. Борис тогда работал где-то в Кусе, приехал в Челябинск по делам завода.Борис просил меня почитать свою поэму об Урале, которую я недавно закончил и он о ней слышал.Я всячески отказывался. Тогда Борис почитал мне свои стихи, он меня покорил свой глубиной, мудростью и добротой. После этого я прочитал ему первую главу поэмы. Борис очень хорошо отозвался и сказал:– Маяковскому бы это понравилось! Ты заставляешь читателя сопереживать.Понимаю, что Ручьев «завысил» оценку моей поэмы, но даю честное слово, что он сказал именно так, и в его словах мне особо дорога постановка вопроса Ручьевым: «Маяковскому бы это понравилось!»Это ведь можно принять и как постановку вопроса и как метод отношения и оценки работы современных поэтов – проверка Маяковским!Ручьев же мне читал свои северные стихи. Многие из них задолго до того, как они будут потом напечатаны, я твердил себе и читал друзьям:…Я вижу их в работе и сраженье,Идущих с честью по земле родной.Их красота душевным отраженьемПроходит каждый час передо мной.Нам поровну приходится пороюВ полярный холод или в южный знойДалекие огни МагнитострояПрипоминать с невольною слезой.Трагические стихи, классические стихи! (Он мне их читал в начальной редакции).Запомнил я и другие стихи, с густой образностью, с властной поступью четырехстопного ямба:И гулкий ход заморской сталиГрозой течет через мосты.И стихи – с интонацией народных сказок:Ветер берега ДонскогоШапку высушил ему.Цитирую по памяти, с того первого запоминания, не сверяя с дальнейшими вариантами и редакциями этих строк.Он просил меня передать привет редактору своей первой книги в Москве Алексею Суркову, обещал прислать свои стихи в Москву для передачи Суркову.О стихах Симонова сказал: – Это – русская душа в войну!Ручьев был народным и всей психологией своей, своими взглядами на жизнь, на труд, на людей. В этом была его сила. Его поэтический талант стоял на твердой земной народной основе.Помню и его первый приезд в Москву после большого перерыва, обсуждение его стихов в орг-комитете СП РСФСР (на улице Чернышевского). Председательствовал Леонид Соболев, выступали и Александр Твардовский, и Михаил Светлов, с которым у меня, к сожалению, произошла «перепалка».В принципе хорошо оценив стихи Б. Ручьева, Светлов в заключение посоветовал ему не обольщаться этим его «командировочным успехом»…Слова о «командировочном успехе» меня «взорвали»… Я в своем выступлении следом сказал, что пред нами – большой русский поэт и что определение «командировочный успех» не соответствует истине и мне не нравится…– А вы мне не нравитесь, – бросил реплику Светлов.(Все годы у меня были хорошие отношения с Михаилом Аркадьевичем, и в дальнейшем они были такими – и «перепалка» эта вскоре забылась. Мне показалось в тот вечер, что Ручьеву после всего пережитого надо было сказать все слова – признания, любви, оценки – воздать не возданное, не доданное.) Тогда Москва второй раз открыла Ручьева. Пошли стихи, публикации, выступления, книги. Пришло второе признание – и навсегда.Ручьев встал в ряд классиков – классиков советской поэзии.Встречался я с Борисом в 1962 году, в декабре, в Челябинске, в праздники Дня поэзии, в Магнитогорске в 1969 году, в 1971 – 1972…Встречи на третьем съезде писателей РСФСР, где мы были делегатами, встречи в гостиницах «Россия», «Южный Урал», в Магнитогорске на квартире у Бориса, наши беседы – о жизни, о поэзии, о поэтах. Каждая встреча с Борисом – урок, учеба и благодарность душевная.Борис Ручьев был песней нашей юности и остается ею в нашей душе.Трудно представить Бориса неживым или гранитным, мраморным. Он остался навсегда живым – в жизни, в поэзии, в сердцах.(Из книги «Встреча с другом», составитель Л.П.Гальцева, 1976 г.)