СЛИШКОМ МНОГО ПРАВЫХ
Мне и не вспомнить теперь, с какой целью мы собирались с пацанвой на огромном сеновале, в конюшне.
СЛИШКОМ МНОГО ПРАВЫХ
Мне и не вспомнить теперь, с какой целью мы собирались с пацанвой на огромном сеновале, в конюшне. Скорее всего, там было тепло, а внизу дышал и перебирал большими губами конь. Приходил ко¬нюх, и мы затихали в испуге, беспричинно хихикая в ледяные воротники.
В переизбытке чувств, чтоб всех вконец рассме¬шить, один чернявый, с наглыми глазами пацан из соседней, приросшей к нашей деревни нарисовал на морозном оконце свастику: до сих пор вижу его гряз¬ный ноготь и вдохновленное лицо с ехидным прищу¬ром.
Сосед мой, Саша, живший через дорогу от нас, простой и, быть может, не самый разумный паренек, завидев рисунок, дернул щекой и спросил:
— Ты это… опять?
— А чего? — ответил чернявый. — Я вообще счи¬таю, что Гитлер был… что надо. Столько стран захва¬тил.
Утопая в сене, Саша перевалился поближе к оконцу и звонко ударил рисовальщика в челюсть.
Тот ответил дурным, обиженным матом и сразу получил еще раз, но уже в нос, из которого яркая и очень обильная весело полилась кровь.
Сашу я не видел уже четверть века, но многие годы в дурных и унизительных ситуациях, когда унижали не меня даже, а нечто крайне важное вне меня и надо мной, я говорил себе: «Сейчас Сашка придет и…»
Слишком много толерантности, знаете ли. Слиш¬ком часто я сам себе позволял всевозможные воль¬ности, которые позволять нельзя: не было Саньки на меня.
Настали времена относительности всех понятий и атрофировали наше сознание. Мы способны раз¬жевать и сплюнуть любую очевидность, пожав пле¬чами и сказав: «Ну, это сложный вопрос, нельзя так однозначно…»
Это простой вопрос. Нужно именно что одно¬значно, не то можно словить в челюсть.
В тот раз Сашка начал затирать свастику вареж¬кой, но получалось плохо, и он снял с правой руки связанный бабушкой дар и приложил к нарисован¬ной свастике голую ладонь. Через минуту гадкого рисунка не было: зато был отпечаток детской руки на стекле и сквозь нее — почти бесцветное зимнее солнце.
Я вспомнил в ту минуту, как позавчера, в школе, сам нарисовал такого же паука в тетради, привычно перепутав, в какую сторону свастика смотрит. Вспомнил и сам себя застыдился. Как бы этот стыд пронести через всю жизнь.
Мы и так в последние времена оказались почти что в пустоте: с тысячелетним рабом внутри, с исто¬рией Родины как сменой методов палачества, а «Есе¬нин был странно близок с гомосексуалистами», а «Космодемьянская оказалась душевнобольной», а «Гагарин не летал в космос», а еще разруха в голо¬вах, тьма в подъезде, и к свободе мы пока не готовы.
Оставьте нам хоть что-нибудь, хотя бы одно крепкое место в этом болоте, где мы удержимся на одной ноге, вторую поджав, что твоя цапля — с не¬изменной лягушкой в клюве. Чего-чего, а лягву нам
всегда подсунут. Но нет нам крепкого места, все ту¬да кто-то другой стремится присоседиться, а нас спихнуть. Атаман Всевеликого войска Донского и по совместительству депутат Государственной ду¬мы Виктор Водолацкий подписал указ о создании рабочей группы по реабилитации повешенного за сотрудничество с нацистами генерала Петра Крас¬нова.
Ох, атаман Всевеликого войска, ой, не шути так сегодня…
«Пока Москва корежится в судорогах большевиз¬ма и ее нужно покорять железной рукой немецкого солдата — примем с сознанием всей важности и ве¬личия подвига самоотречения иную формулу, един¬ственно жизненную в настоящее время: «Здравст¬вуй, фюрер, в Великой Германии, а мы, казаки, на Тихом Дону» — так писал Краснов в июле 1942 года.
«Железной рукой», значит, «нужно покорять» Москву. И железной пятой топтать потом.
Мой рязанский дед как раз в июле 42-го заканчи¬вал учебку, и вскоре вывезли его в чистое поле под Сталинградом, где получил он первую свою конту¬зию и потерял первого напарника — дед был пуле¬метчиком, — и только «вторых номеров» у него уби¬ло шесть человек за войну.
Другой мой, липецкий, дед — комбайнер, имев¬ший бронь, последний раз жал тем летом рожь и осе¬нью ушел в артиллеристы, а потом попал в плен, от¬куда вернулся 47-килограммовым доходягой: двух¬метровый мужик. Чуть не выдавили из него жизнь железной рукой.
Теперь казачий депутат рассказывает нам, что Петр Краснов сражался против большевизма. То есть, если бы, скажем, рязанскому деду моему снесли опозоренной казачьей шашкой беспартий-
ную голову, это оказалось бы борьбой с Советами, а никак не с моим дедом и не с моим родом?
Не родился бы я, не родились бы родители мои, не было бы детей моих — зато и большевизма не бы¬ло бы: так, верно, стоит мне рассуждать.
Надо задуматься нам, неразумным, над словами атамана Всевеликого войска. Видимо, мой подход слишком одиозен, однобок, относителен. Я историю Родины пытаюсь соотнести с той кровью, что текла в моем покойном старике, чья парадка весила как кольчуга, с той кровью, что течет во мне и нынче пе¬реливается в сыновьях моих. А соотносить историю надо с чем-то иным: чему, к несчастью своему, про¬званья я не знаю.
«Казаки! — взывал Краснов в 1944 году. — По¬мните, вы не русские, вы казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам. Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь».
Славные речи, а! Тем более что у нас до сих пор очень большая страна, издавна враждебная и каза¬кам, и Новгородской республике, и Сибири, и Каза- ни, и Дагестану. Как тут не поддержать атамана в его высокой правоте.
К тому же Виктор Водолацкий упирает на то, что Краснова не имели права вешать, так как он не был гражданином Советского Союза, а потому изменни¬ком Родины считаться не может.
Какая неглубокая казуистика, однако. Может, тогда и реабилитировать его не надо: он присягу да¬вал Российской империи и Государю Императору — вот пусть где-нибудь в той стороне и в той стране его и реабилитируют. У нас нынче ни империи, ни им¬ператора нет, чтобы данный вопрос разрешить в уго¬ду атаману Всевеликого войска. Зато у нас есть одна Победа, одна на всех… И не дай Бог мы опять продешевим.
Пусть на небесах покоится душа отважного гене¬рала. На земле нашей нет ему места. Он сам сделал свой выбор.
Не усердствуйте так, атаман. Не ровен час какой-нибудь Санька бродит неподалеку, с цепкой рукой в бабушкиной заиндевелой варежке.
(TERRA tartarara. Это касается лично меня). Москва. Аст. Астрель. 2008.