15 июня 2013 года мы отметим столетие со дня рождения Бориса Александровича Ручьева. И вспомним заветные его слова:
– Какой бы пламень гарью нас ни метил,
Какой бы пламень нас ни обжигал,
Мы станем чище, мы за все ответим –
Чем крепче боль, тем памятней закал.
Честно говоря, не люблю смотреть на его творчество, на долгие наши годы встреч через призму времени. А просто-напросто открываю любой из сборников поэта – и начинается нелегкая, как всегда, наша беседа. Вернее, продолжается. Из этих сборников мне особенно дорог один – с чернильными строками: «Олегу на дружбу. Б. Ручьев. 17 июня 1963 года».
Борис Александрович, отсидев десять лет в лагерях Оймякона и затем пробыв положенные сроки в предгорьях Памира, вернулся в Магнитку благодаря своим друзьям Марку Соломоновичу Гроссману, Якову Терентьевичу Вохменцеву, Людмиле Константиновне Татьяничевой. А в 1958 году вышел его второй сборник «Лирика». И поэмы «Прощание с юностью», «Красное солнышко» принесли ему народное признание.
В том же 1958 году в стенах челябинского комитета госбезопасности довелось познакомиться с делом №4917. В нем меня интересовали два документа: приговор об осуждении Ручьева и определение о реабилитации. Они так звучат: «Приговор от 28 июля 1938 года Ручьева (Кривощекова) Бориса Александровича к лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на десять лет…» И 6 октября 1956 года. «Приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР от 28 июля 1938 года в отношении Ручьева (Кривощекова) Бориса Александровича отменить…»
Так что же все-таки предъявлялось Ручьеву в тридцать седьмом году? Обвинения его в «контрреволюционной деятельности» были надуманными, основывались на бездоказательных выводах. Были и оговоры своих же друзей-писателей. Но как они выбивались, Михал Михалыч Люгарин мне рассказывал: «Сутками держали по стойке «смирно». Кровь текла по ногам из вен». Впрочем, все эти подробности жестко и честно изложены в книгах Игоря Непеина «Совершенно секретно» и «Хранить вечно». А доноса на Ручьева лично я не видел…
В начале мая 1966-го большой оравой мы ехали в Магнитогорск на первый Всесоюзный слет первостроителей Магнитки. Скульпторы Л. Головницкий и В. Зайков – открывать свои памятники «Первая палатка» и «Первым комсомольцам-строителям». М. Гроссман вез окончательно отредактированный текст поэмы Ручьева «Любава». Лидия Гальцева – исследование о творчестве Бориса Александровича, я – первый вариант будущей пьесы «Тревожная любовь» по стихам поэта, свердловские композиторы – нотный клавир оперы «Любава». Утром уже на перроне все закружилось, завертелось. Дня словно не было. А вечером, за накрытым столом я вслух читаю пьесу. Долгий и нелегкий для меня разговор. Затем отправляемся домой к Ручьеву. Беседовали долго. Нет, далеко не все было сказано. Об аресте, о следствии, о десяти годах ссылки – не все. А больше таких ночных часов не было. Но я услышал отрывки из поэмы «Полюс», вошедшие потом в пьесу «Тревожная любовь», горький рассказ о неустроенности личной жизни, заставившей в 1934 году уехать из Магнитогорска сначала в Свердловск, затем в Челябинск, Златоуст, где Ручьев и был арестован.
Сам он в газете «Литература и жизнь» писал: «Осенью 1941 года после тяжелых ожогов при пожаре тайги я попал в больницу Оймяконского дорожного участка Дальстроя… Стихи о «далеких битвах» – первые из написанных мною на Колыме в январе или феврале 1942 года в больнице…они дороги мне как подлинная запись моих колымских переживаний, первые, что вновь бросили меня к поэзии и вернули к жизни».
Мне мир – как похмелье, минута – что год.
И хлеб – словно камень, и хмель не берет…
И думать нельзя, и не думать нельзя…
Прости меня, женка, простите, друзья.
У дальнего моря я долю тяну…
Из книги Игоря Непеина «Хранить вечно»: «В конце декабря 1949 г. выбыл из Кусы на постоянное место жительства в г. Фрунзе, к своим родителям… В 1956 году проживал в селе Мирза-Аки Ошской области Киргизской ССР».
И еще о нескольких часах, которые провел с Борисом Александровичем. Осенью 1967-го директор челябинского театра оперы и балета сообщил в областное управление культуры, где я вел театральный отдел, что близится премьера оперы «Любава», либретто которой создано по стихам Ручьева. Еду в Магнитогорск, чтобы доставить заупрямившегося автора на это событие. Удалось это сделать лишь в день премьеры.
Борис Александрович досидел в зале до арии основного героя Егора. когда тот вышел с лопатой в руках, Ручьев крякнул и двинулся осторожно к выходу. Я за ним. выскочили, чуть ли не забыв впопыхах одеться. Не притрагиваясь к накрытому «послепремьерному» столу, прошли в мою комнату. Ручьев молчал.Потом усмехнулся: «Ты меня больше в такие авантюры не втягивай. Додумались: ария с лопатой…»
Через несколько месяцев за сборники стихов «Красное солнышко», «Проводы Валентины» и поэму «Любава» он был удостоен звания лауреата Государственной премии имени Горького.
29 декабря председателя Челябинского отделения Союза писателей М. С. Гроссмана, писателя А. А. Шмакова и меня, нагруженных неимоверным количеством сумок с подарками, командировали в Магнитогорск. В квартире Ручьевых – пельменный дух. На журнальном столике кипы телеграмм: из Союзов писателей Москвы, Свердловска, Кургана, Якутии, от Леонида Соболева, Людмилы Татьяничевой, Валентина Сорокина… Сели за столы. Ночь кончилась. Помню глаза Бориса Александровича, лучившиеся счастьем.
А в день его шестидесятилетия, 15 июня 1973 года, я был вдали от Урала. Позвонил в Магнитогорск, поздравил Ручьева с награждением орденом Октябрьской революции. Он ответил каким-то глуховатым голосом. Сердце екнуло – не больной ли?
Недаром оно тогда, вещее, затрепыхалось. 24 октября 1973 года поэта не стало…