Война в исчезнувшей деревне. Великая Отечественная глазами ребёнка

Людмила Коновалова родилась в 1937 году на Нижегородчине, в деревне Зайцево-Нагорное. Все у Людмилы Михайловны было как у всех – работа, дом, семья, дети. Но была в ее жизни долгая, кропотливая работа над созданием собственной родословной и написанием истории своего рода.

Около сорока лет Людмила Коновалова по крупицам собирала сведения, встречалась с близкими и дальними родственниками. Итогом стали две книги «Родословная. Память. В память об исчезнувшей деревне». Корни этой родословной уходят в девятнадцатый век. А одной из самых незабываемых страниц истории рода стала Великая Отечественная война, которую Людмила Михайловна пережила ребенком. Мы предлагаем вам отрывки из воспоминаний о тех нелегких годах.

Сегодня нарочный Ванюшка из райвоенкомата привез председателю колхоза зловещее известие. Загремел пожарный колокол. Гремел грозно и долго. Далеко в полях слышен звон колокола. Грохочут телеги по твердой дороге, со всех сторон съезжаются в деревню. Мужики и бабы с сенокоса бегут, как на пожар. Языков пламени не видно, а колокол гремит, не останавливаясь.

– Не пожар, слава богу, – подбегая к деревне, поняли колхозники.

Председатель выходит на крыльцо темнее тучи:

– Сегодня, 22 июня 1941 года, без объявления войны Германия напала на нашу Родину.

…Уже к вечеру нарочный из военкомата вручил нашим семерым ребятам, приехавшим с полей, повестки – защищать Родину. Парни собрались с девушками на «прогоне». И говорили, говорили. Волнение захватило всех. Матери за ночь сухарей насушили, вещевые мешки из холстинки нашили.

Двадцать третьего июня возле конторы вся деревня собралась. В глазах женщин страх, слезы. Детишки, присмиревшие, выглядывали из-за широких сарафанов матерей на ладных, красивых молодых парней. Девушки-зазнобушки, боясь пересудов, даже на проводах близко к своим женихам не подходили. А они как будто на колхозную работу собрались: в кепочках, в полотняных льняных рубашках под поясок, в новеньких лапоточках с белыми онучами.

И вот хоть в спешке, но началось обрядовое действо, которое мне не забыть навек. Раньше были плакальщицы. Они выли с причитаниями. Плакали по невесте, по покойнику. Этот обычай не забывался в деревне и при советской власти. А вот обряд проводов в солдатчину был забыт…

Старая плакальщица Катерина, специально приглашенная из соседней деревни, встала со скамейки, бросилась к ногам ребят и, обняв ноги Николая, брата моего, завыла в голос, причитая. Катерина – самая лучшая плакальщица в Хмелевицком районе. На каждое вытье у нее свой мотив, своя мелодия, свои причитания. И не дай бог исказить мотив. Это считалось плохим предзнаменованием.

Сейчас Катерина на ходу сочиняла. Находила такие слова, от которых все плакали: что в спешке провожают матери своих птенцов с родного гнездышка, что ворог идет на Русь и что матери не успели пива наварить, гостей собрать, столы накрыть. Не было бы конца причитаниям Катерины, но подъехали три подводы, запряженные лучшими колхозными лошадьми. Из семерых парней вернулись только двое.

Пришла первая похоронка в июле 1941 года. Молодая вдова обезумела от горя и неожиданности. Упала, горемычная, возле нашей житницы, и ее руки, как грабли, выдирали траву вместе с землей. Бабы рядом толкутся, уговаривать ее как-то пытаются. Только какое-то время спустя завыла, застонала наша Катя. Да так страшно, что этот крик до сих пор в моей памяти остался.

Нарочный Ванюшка чувствует себя таким виноватым! Со слезами на глазах запрыгнул он в самодельное седло быстроногой Жданки… «Привыкай, парень», – положил руку на почтовую сумку подростка дед Макар.

Когда началась война, Хмелевицкая МТС организовала набор девушек 17-18-летних. Тракторист Коля Второв обучал мою двоюродную сестру Лиду и… влюбился. Ему еще не исполнилось 18, а его призывают на войну. Лида решила работать, пока не очень заметен живот.

Родила Лида сына и назвала Колей. Она была первой матерью-одиночкой. Первой в округе нарушила наши религиозные устои. Места-то наши святые, намоленные. Лида понимала свой грех, чистосердечно каялась в храме. Она на собственной шкуре испытала необузданность языка деревенских баб – хранительниц чистоты своих дочерей.

Трактористки живут на квартире у тети Сани. Председатель колхоза весной и осенью ставит ей на квартиру девчонок. Начисляет трудодни. Выписывает по ведомости немного муки для кормежки. Трактористки работают весь световой день – по 16-20 часов в сутки.

Тетя Саня заботливая и добрая хозяйка. Жалеет девчонок, особенно мать-одиночку. А Лида подгонит свой трактор к кузнице и через ложок пробежит к дому Сани. Садится за стол, а ей семилетний Васька или 12-летняя Манька через всю деревню на руках тащат зареванного Кольку. Лида обедает, а Кольку под титьку. Он успокоится, заснет на материнских руках. А ей и потетюшкать сына некогда.

…Однажды перед заходом солнца трактор остановился.

– Поломался! Как я этого боялась! Господи, избавь меня! – в слезах трясла Лида воздетыми к небу руками. Военная статья за вредительство висела над каждой. Сменщица ночью прибежала к председателю, постучала в окошко, расплакалась:

– Остановился, леший, выпучил глаза-то. Ни туды и ни сюды!

Председатель утречком, ранехонько, послал своего племянника в МТС. А вечером, как диковинку, все разглядывали «подмогу» – хромого, об одной руке, списанного с войны танкиста… Все обошлось. Никто не загремел по статье. А вот сплетня пошла: «Он ей трактор чинит, а она ему пуговки к комбинезону пришивает». И летит треугольничек на фронт пехотинцу Второву: «Охмурила танкиста твоя краля». Она плакала в подушку по ночам: как он мог поверить этой сплетне?

Пришел с войны Коля Второв. Предложил зарегистрировать брак и жить.

– Я весь позор приняла на себя. Все пережила одна. Женись. Девушек много, – ответила Лида. «Это наш грех, бабы, сплетню-то мусолили, поверили. Уехала она с малышом в город, а мы, бабоньки, всю жизнь будем замаливать свой грех», – опомнившись, жужжали соседки.

Не сегодня-завтра призовут отца. Отец – кузнец. Он торопится, ведь каждому новобранцу надо коня подковать, колеса обшить у телеги.

– Может, и не призовут тебя. Ведь сколько можно воевать? Ты в гражданскую ранен, в финскую контужен. Да и возраст – сорок пять, – говорит ему дядя Коля.

– Почти сорок пять! – поправляет отец. – Меня уже вызывали в Хмелевицы. Военком сказал: «Будешь заниматься своей работой. Хорошие кузнецы и на войне нужны».

…Отец сказал:

– Спляши, дочка, в последний раз!

И я выделываю коленца. Одна из женщин, как будто со злостью, вырвала меня, кружащуюся, наклонилась и, держа за ручонку, шептала:

– Сядь с отцом, посиди, поплачь.

Я залезла на колени отца, потом забралась за его спину и терлась, терлась о его гимнастерку лицом, потом о его вещевой мешок с сухарями, но слез не было…

…Отец дошел до Берлина. Брат Николай закончил войну в Польше, а брат Борис пропал без вести в декабре 1944 года. 29 декабря нашему Бореньке, крепкому молотобойцу, исполнилось бы 18 лет.

Весна 1943 года. Всех лошадей забрали на войну. Наши бабы, изможденные голодом, горем и работой, все-таки намереваются пахать собственные огороды. Прошлой весной впрягались женщины вшестером, приспосабливая вожжи, лямки к плугу, а седьмая, самая сильная и ловкая, вставала за плуг. Но все же и она через какое-то время взвывала:

– Все, бабоньки, все! Спина отваливается!

И ее сменяла другая. Обессиленная от голода, не смея отказать подругам, отведет очередь, пока круги перед глазами не пойдут. Падали и «коренные», и за плугом. Наташа, эвакуированная из Ленинграда, тоже впрягалась в плуг.

– Господи! – охали, глядя на нее, наши бабы. – Да ведь в гроб краше кладут! Кожа да кости! Куда тебе к плугу-то!

Но «выковырянная» (так бабы выговаривали слово «эвакуированная») Наташа честно зарабатывала своим детям кусок хлеба.

…Моя сестричка Рая с четырнадцати лет на лесозаготовках. По пять-шесть месяцев, с октября по март деревенских девчонок призывают на лесозаготовки. Всю войну и даже после войны, вплоть до 1949 года. Под пронизывающим ветром, в мороз едут молодые девчонки из леса. Стоя на платформе, держась за руки, приплясывают и поют, чтобы не закоченеть. Лапти их сырые, онучи морозом прихвачены, смерзлись. Платформу тянет «кукушка» – маленький паровозик со скоростью пятнадцать километров в час. Лапти на лесозаготовках – самая лучшая обувка. В валенках работать невозможно.

…Не успел Паша, комлем-то его и придавило. Еле его девчонки вызволили. Живот-то лопнул. Ревели они, девчонки, в голос… Паша просился на фронт, когда исполнилось семнадцать. Десятник убеждал Пашу, что здесь второй фронт. На собраниях убеждал всех, что мы куем Победу над врагом здесь, снабжая дровами, спасая людей. После этих слов мы с новой силой бежали к поваленным ребятами деревьям.

Нашествие волков в нашей Нижегородской области началось с первой военной зимы. Они бежали с брянских, смоленских, воронежских лесов, оттуда, где громыхала война. Серые, низкорослые, с повислыми хвостами, заморенные, могли напасть на деревенских собак и на любую живность. Были и большие светло-серые из карельских лесов. Человека они не боялись. Голод заставлял их рисковать жизнью.

…Почуяла наша Жучка волков, затявкала в конуре, дуреха. Потом выскочила с отчаянным лаем, глупенькая, и нарвалась на волков. А с волками «разговор короток». Одни клочья рыжие остались от нашей Жучки.

…Озверевшие от голода волки нападали на одиноких путников. Дети ходили в школу за четыре километра в деревню Большая Свеча. Выходили до рассвета гурьбой и всегда с опаской: брали с собой спички и бересту сухую.

…Были случаи и не единичные, когда обессиленная, да еще и стельная корова падала от голода. Ее поддерживали, подтягивали ремнем под брюхо. Корова пронзительно, умоляюще мычала…»