Читать чужие послания, тем более публиковать их, не всегда является дурным тоном.
Особенно когда письма эти были с фронта, адресованы родным и близким и сегодня сродни историческому наследию.
Несколько таких треугольников-конвертов в нашу редакцию принесли мать и сын Пшеничниковы – Валентина Корниловна и Николай Григорьевич. Валентина Корниловна – уроженка Верхне-уральска, с четырех лет жила в Магнитогорске. В годы войны работала для нужд фронта, после победы вышла замуж за пограничника, участника Великой Отечественной войны. В замужестве с Григорием Григорьевичем прожила 65 лет. Воспитали трех сыновей. Вместе с мужем Валентина Корниловна работала на десятой насосной станции, оттуда они оба ушли на пенсию. Пошел по стопам родителей и один из их сыновей Николай Григорьевич, более сорока лет проработавший в тресте «Водоканал», на пенсию уходил с должности начальника службы насосной станции.
«Добрый день, родители: папаша и мамаша, супруга Маруся с детками. Пишу вам письмо с дороги, скоро уже будем на фронте, осталось километров двадцать-тридцать. Так что сегодня, наверное, будем воевать с врагом. А пока едем в вагоне.
Враг стал отступать, но там, где он был, остались разоренные села, это я сам видел, проезжая мимо. До свидания. Жив буду, сообщу. Поцелуй детей и прижми их к своему сердцу.
Твой Коля».
Это письмо от Корнелия Котышева датировано 12 августа 1942 года. Писал он своей многочисленной семье в Магнитогорск. Солдатский треугольник – один из немногих сохранившихся в домашнем архиве семьи Котышевых-Пшеничниковых. С тяжелым сердцем уходил на фронт глава семейства Корнелий Федорович, которого по деревенской привычке народ перекрестил в Николая. В тесной и душной засыпной землянке в Среднеуральске (там сейчас высится ККЦ) он оставил шесть девчонок – жену Марию, дочерей Нину, Валентину, Лидию, Любовь и малышку Надежду.
– На строительство Магнитки отец нас привез из Верхнеуральска. И переезд этот был больше похож на бегство, – рассказывает Валентина Корниловна, – под раскулачивание попала наша многодетная семья. Кто-то из соседей написал на отца донос, якобы у него нетрудовые доходы и живет он не по достатку. Домой пришла комиссия и конфисковала имущество: стол, четыре стула, скатерть – «улов» небольшой. Заступились соседи, отправились в поссовет, начальство не смогло противостоять такому натиску. Отца освободили, вещи вернули. А ночью пришел председатель совета и рекомендовал уехать, хотя бы на Магнитку.
В то время подобными советами зря не разбрасывались, и уже утром отец нашел подводу, усадил все свое «имущество» – девчат – на телегу и отправился на строительство города и комбината.
– Нашим адресом стала третья палатка в поселке первостроителей. Довелось моим сестрам быть свидетельницами приезда первого паровоза. Вот только я по малолетству не добежала, колени разбила, расплакалась и осталась у палаток, – вспоминает Валентина Корниловна.
Первая же зима стала жестокой проверкой для семьи Котышевых. В продуваемой ветрами палатке девчонки болели, простывшая Наденька так и не смогла выздороветь – умерла. Прослывшие о бедах родственники продали кое-какой скарб, и на вырученные деньги родители смогли купить землянку.
В ней, маленькой и душной, – деревянный пол, крохотные оконца-люки, стол, печурка и лежанки. Однако даже в лютый мороз в землянке было тепло. Родились еще две девочки, одну назвали Любочкой, а появившуюся на свет 5 июня 1941 года – Наденькой.
С первых дней войны отец просился на фронт, но высококвалифицированного взрывника оставляли в тылу. Тем более что Корнелия Федоровича руководство определило кем-то вроде завхоза, в чьи функции входило обустройство эвакогоспиталей. Котышев все время находился в поиске коек, столов, медицинского оборудования. Положение изменилось летом 1942 года, войска Красной Армии несли огромные потери, и при мобилизации с многих сняли бронь.
Валентина Корниловна вспоминает, как три дня подряд они всей семьей ходили на вокзал провожать отца на фронт. Новобранцев выстраивали в колонны, но после долгого ожидания становилось понятно: сегодня на запад дорога закрыта – в Магнитку шли эшелоны с ранеными. Третий поход на вокзал стал прощальным. Отец уехал, а девчонки, обступив мать, рыдали в три ручья.
Несмотря на малолетство сестры Котышевы быстро нашли себе применение для нужд фронта. В районе нынешнего ККЦ стояли огромные опустевшие амбары, там оперативно разместили швейные мастерские. Выходить на работу нужно было с личным орудием труда, а потому мать отдала Вале и Лиде свою швейную машинку.
– Работали мы в две смены, наш «Зингер» шил без остановок. А изготавливать нам довелось форму для солдат и младшего офицерского состава: брюки-галифе, нижнее белье, стеганые фуфайки, – рассказывает Валентина Корниловна.
Вначале девчонки работали в артели «Большевик». После формирования новой артели «Сталинский путь» сноровистых и уже опытных швей откомандировали туда. Вспоминает Валентина Корниловна, что ударный труд не пошел на благо инструменту – машинка быстро пришла в негодность, а мастер, осмотрев агрегат, горько пошутил, что теперь ее, чугунную, только на каменку в бане ставить…
Находчивость проявила старшая сестра Нина, она предложила обменять с небольшой доплатой пимы на машинку. Так и сделали. Девочки вновь были при деле. Причем на этот раз Валентину «прикрепили» к мастеру, которая шила одежду для высшего командного состава. Работа кропотливая и ответственная, шили генеральские, полковничьи мундиры из красивой, богатой ткани. Уставали жутко, особенно ныли спина и плечи, болели глаза. В амбаре за столами сидело несколько десятков ровесниц, девушки работали попеременно, пока одна спала, другая садилась за машинку. Предусматривалась и заработная плата, но чаще до девчонок деньги не доходили: на трудовых собраниях принимали решение отправить средства на покупку бронетехники, самолетов, оружия. От голода спасали продуктовые карточки, которые полагались швеям, и мороженые овощи. Варили нехитрую похлебку прямо в мастерских, в котел бросали картофель, морковь, редьку.
– Горячо и наваристо, – шутит Валентина Николаевна, – больше семидесяти лет прошло, а я до сих пор ненавижу вареную морковь, даже запах ее плохо переношу.
«Здравствуйте, многоуважаемые родители: папаша и мамаша, Маруся с детками. Получил я от вас письма, которые писали Нина, Валя и сама Маруся. Но все они были в разное время, это меня радует, что вы не забываете меня. Все вы спрашиваете меня, чем я болею. Отвечаю, болит у меня левое легкое. Сейчас все нормально, а раньше и писать не мог, потому писали за меня чужие люди. Теперь могу сказать, что были такие приступы, что не мог шевельнуться. Спасибо добрым людям, которые в такие времена мне помогали. Врачи здесь очень хорошие, и сестры смотрят за мной хорошо, так что скоро выздоровею.
Больше новостей у меня нет. Я хотел попросить у вас денег, но раз вы сами купили бычка, то, вероятно, залезли в долги. Но все же, если мне понадобятся деньги, я дам вам телеграмму. Привет всем знакомым. Поцелуйте за меня Любу с Надей. 2 июля 1943 года».
Это одно из последних писем Корнелия Котышева. Зимой 1943 года он находился в центральном госпитале Москвы на Большой Пироговской улице. Весной его перевели в эвакогоспиталь в городе Сокол Вологодской области. Корнелий Котышев так и не оправился после тяжелого ранения и умер 20 сентября 1943 года.
После войны его супруга Мария Николаевна и уже повзрослевшие дети ездили в село Печаткино на братское захоронение, чтобы поклониться могиле отца.