Эстонский исход. В минувший вторник бывшая республика СССР отметила День независимости

В 1940 году Эстония перешла под контроль Советского Союза в результате подписания германо-советского пакта о ненападении. Официально независимость, восстанавливающая довоенный – до 1940 года – статус государства, была провозглашена 20 августа 1991 года, в то время, когда в Москве была предпринята попытка государственного переворота. На «параде суверенитетов» Эстония стала первой республикой, вышедшей из состава СССР. Последние части советских войск покинули страну 31 августа 1994 года.

После присоединения прибалтийских республик к СССР в ходе депортации только в 1941 году из Эстонии было выселено около десяти тысяч человек. Многие из них – в таежную глушь. Западная Сибирь – многонациональный регион. Уже несколько веков там живут, взаимно обогащая свои культуры, татары и русские, немцы и поляки, белорусы и украинцы. А из аборигенов – селькупы и чулымцы. По данным переписи 1959 года, в одной только Томской области проживало около двух тысяч эстонцев. Автор этих строк в ту пору под стол пешком ходил. Поэтому едва помнит Кожевниковский район, который называли большой дырой в медвежьем углу сибирской тайги. Внутри этой дыры есть населенный пункт, который «еще дырее». Это село Базой, окруженное огромным кедровником, который и ныне называют ботаническим памятником Томской области. Именно сюда сослали семью моего деда Вольдемара Эрика, который до советской власти в Пярну был владельцем магазина велосипедов и еще выполнял какие-то посреднические функции по организации продаж в Россию швейных машинок «Зингер». Его два брата своевременно эмигрировали, и теперь их потомки благополучно живут в Стокгольме. А вот моему дяде пришлось разделить судьбу деда. Как вы полагаете, чем мог в таежной глуши заняться эстонский ссыльный по профессии «настройщик органа»?

Как и многие его соплеменники, среди которых было немало музыкантов, художников, педагогов и врачей, переквалифицировался. Выходцы из Прибалтики попросту перенимали занятия местного населения. Главным промыслом эстонцев были пашенное земледелие, они освоили выращивание картофеля, льна, молочное животноводство, рыболовство, охоту. Большую прибыль давал Базойский кедрач. Как рассказывала мама, шишкование в тех местах было праздником. Каждый год ранним утром 1 сентября собирались базойцы на подводах у околицы. После пятого удара колокола церкви открывали ворота в тайгу, и каждая семья отправлялась на свой, отведенный общиной, участок. Из заготовленного ореха отжимали масло, увозили его в Томск и Новосибирск. Очень строго относились жители села к нарушителям. Если кто-то решал сбить шишки раньше положенного срока, его лишали права шишковать. Над вором устраивали общественный суд – проводили его по улицам села с мешком на шее, кидали камнями. Затем запирали вора в амбар.

Адаптироваться в сибирских краях ссыльным эстонцем было нелегко по разным причинам, одна из которых – прибалтийский менталитет. Мама рассказывала, как уже через день после приезда в Базой женскую бригаду отправили на покос. Начальник поставил задачу – скошенную траву сметать в копны – и запропал куда-то. Вооружившись вилами и граблями, девушки приступили к работе. Уж как они старались! К концу дня выросло рукотворное произведение искусства. Подходя к делу с чисто эстонским аккуратизмом, девушки так причесали копешку, что получился конус, исполненный в идеальных геометрических пропорциях, – ни одна травинка не торчала. Девчата были в восторге и гадали, какое их ждет поощрение. У объявившегося к концу дня начальника едва инфаркт не случился: за всю смену только одна копешка – за такую производительность он мог партбилет на стол положить.

Отдыхали и праздновали вместе со всеми – Масленица, начало посевной, окончание сбора урожая, Первомай и День Победы. Эстонцы перед Рождеством непременно заканчивали уборку дома в первой половине сочельника. С утра обязательно ходили в баню, затем в дом приносили солому – это старинный обряд, оставшийся с языческих времен. В доме всю ночь должно быть светло: яркий огонь должен отпугивать нечистые силы, которые, по повериям древних эстов, оживают именно на Рождество. В рождественскую ночь обязательно нужно было хорошенько подкрепиться. В будни мясо ели редко, а вот на праздники его обязательно должно было быть много. Мясо варили, запекали в печи, подавали с репой или брюквой, с картофелем.

Расселялись эстонцы и на Южном Урале, еще со времен столыпинских реформ. Неподалеку от Магнитогорска есть поселок Эстонский, всего четыре улицы. Здесь сегодня проживает 247 человек. Корреспондентов «МР», побывавших там в формате творческой командировки, учительница местной школы Валентина Гончарова посвятила в исторические подробности. Оказывается, поселок основали эстонцы в самом начале прошлого века. Они решили освоить здесь земли и вести хозяйство. Одна группа заселила берега Урала в районе поселка Волковский, а другая облюбовала речушку Галятинку, которая впадает в Гумбейку. Расселилось всего 10-15 семей. Построили дома, встали на ноги. Однако октябрьская революция и коллективизация, мягко говоря, по душе эстонцам не пришлись. И они покинули эти места. Многие поселились в городах. Здешние пустующие земли в тридцатые годы прошлого века были переданы колхозу «Вперед», объединившему крестьян из хуторов Киевский, Перчатинский, Новозаматошинский и других. А Эстонским поселок стал называться с 1968 года. В 1990-х колхоз разорился. В числе действующих остались только школа, медпункт, детский сад, магазин и дом культуры. А «эстонский исход» выглядел, как и по всей России: одни переехали в города, другие вернулись на историческую родину. В то время активно развивался и другой естественный процесс: оставшиеся эстонцы стали называться по-русски: Вольдемары Владимирами, Юри Юриями, Дагмары Тамарами, Лии Валентинами. В результате ассимиляции осевшие в России прибалты капитально обрусели, а современные потомки эстов (поколение, родившееся в 1950-1960-е) на родном языке знают два-три слова.

В поселке Эстонский ныне… нет ни одного эстонца. Только непривычные нам имена начертаны на двух могилах на местном погосте. И еще здешняя достопримечательность – круглый каменный колодец, обшитый листовым железом. Некогда его соорудили эстонцы, и этот источник неисчерпаем до сей поры. По словам работника социальной сферы Татьяны Сосун, вода в нем идеальной чистоты, кристальной прозрачности и чуть-чуть солоноватая, как слеза. Пожилые жители поселка тепло вспоминают эстонцев, с которыми некогда делили и радости, и горести. Точно называют три имени: Хильда Пааль, Михаил Нарис и Линда Похло. Происходящее ныне в Таллинне жители поселка Эстонский комментируют молчанием, давая понять, что все, по их разумению, исключительно на совести больших политиков. А обыкновенные люди, и русские, и эстонцы, трепетно дорожат памятью о годах, проведенных под одной крышей. Собравшись вокруг самовара в местной библиотеке, жители поселка Эстонский делятся задушевными воспоминаниями. И отчетливо чувствуется в этих словах неизбывная тоска по соседям-эстонцам, с которыми не по своей воле они сегодня в разлуке.

С одним из бывших жителей поселка Эстонский корреспонденты «МР» познакомились в Верхнеуральске. Это семидесятипятилетний сын брата уже упоминавшегося Михаила Нариса – Геннадий Давидович.

– По отцовской линии я эстонец, – говорит он, – однако сложилось так, что по-эстонски сегодня могу сказать только «тервис» (привет), «тере хомикуст» (доброе утро) и «лейбо» (хлеб). Я родился в 1940 году. Потом отец на фронт ушел. А в годы проживания нашей семьи в поселке Эстонский я был школьником и сегодня совсем немногое помню. Отец, вернувшись с войны, работал и бригадиром тракторной бригады, и учетчиком, и конюхом.

На прощание Геннадий Нарис посоветовал почаще навещать Верхнеуральск: «У нас природа красивая. И интересные места есть. Например, Ленин на горе».

Действительно, на подъезде к городу с автомобильной трассы хорошо видна гора Извоз. По ее склону спускается к подножию густой лес. На отдельном участке прямоугольной формы деревья высажены лет тридцать тому назад, если не больше, по специальной разметке – так, что издалека отчетливо видно, как складывается из крон слово «Ленин». Ближе подъедешь – ничего не разберешь. Деревья-то вымахали за это время в полный рост, не прочитывается «выращенное» имя. Такой вот у истории неразборчивый почерк…