Автор больших книг. В магнитогорскую драму приехал Захар Прилепин

Уже после встречи магнитогорцев с одним из популярнейших российских писателей пришла весть: за роман «Обитель», ставший самой продаваемой книгой лета 2014 года, Прилепин был удостоен первой премии «Большая книга».

В момент творческой встречи с читателями и зрителями театра Захар был заинтригован: он еще не был знаком со спектаклем магнитогорской драмы «Если долго идти навстречу…» по его повести «Лес». Это далеко не первый «выход» его произведений на сцену: по роману «Санькя» идет постановка в Германии, по рассказу «Грех» – в Италии. Появилось несколько спектаклей по Прилепину и в России. А в 2015 году готовится выход двух постановок по его «Доносу», одна из которых увидит свет в Магнитогорске.

Во время почти двухчасового разговора с магнитогорской публикой Захар Прилепин успел коснуться многих тем.

 

– Это иллюзия, что русские персонажи специфичны и их трудно понять другим. Вся мировая культура – местечковая. 

Недавно я побывал в Румынии и Чехии и увидел, что русская литература остается одной из самых популярных в мире. В Румынии в первой десятке – пять русских авторов, «Мастер и Маргарита» – самая популярная книга. В разных странах в числе самых читаемых есть Толстой, Достоевский, Чехов, Булгаков, плюс «линейка» современной литературы. То, что сейчас происходит в российской литературе, – вдвойне интересно, потому что в России, с их точки зрения, всегда есть какие-то проблемы… 

В Европе часто ждут от российских писателей опусов о том, как плохо живется в России, какая это суровая, мрачная, страшная страна. Поэтому там любят Солженицына и так называемых «писателей на экспорт», «страстотерпцев», которые, живя там, пишут о тоталитарном прошлом, настоящем и будущем России и уверены, что нас нужно пожалеть и приголубить. 

Россия – сложная страна. Но у меня как у писателя, журналиста, публициста не было ни одной проблемы. У нас очень сложная система социально-идейной жизни. Табуированные вещи есть, но в Интернете и, тем более, в частном и культурном высказывании никакой несвободы нет. Европа не может себе позволить многое из того, что может позволить себе Россия.

– Бывают писатели, которые контролируют процесс постановки или съемки. Мне интереснее ничего не знать, а потом увидеть конечный результат. Спектакль – это отдельная от литературного произведения вещь. «Каренину» снимают каждые двадцать лет, и все по-разному.

Об украинской теме

– Езжу на Донбасс с разными целями, очень болезненно переживаю сложившуюся ситуацию. В чем я вижу вдохновляющие вещи? Казалось, что в целом русский народ и другие стали подвержены вещам сугубо меркантильным, а «русская матрица» перешла в пространство русской литературы и мифа, и мы стали «квази-псевдоевропейским» народом. Но я увидел, что в России есть огромное количество молодых людей, которые жертвуют собой ради таких вещей, которые никакого меркантильного интереса не приносят. Тридцать пять тысяч человек туда поехали, бросив все и не надеясь что-то за это получить, – и это не сборище бандитов, не разбойники и мародеры, среди них есть 

много идейных. Народ, который порождает таких людей, – не исчезнувший народ.

– Представители «прогрессивной» либеральной интеллигенции сегодня считают себя прямыми наследниками классики. Но русская классическая литература всегда занимала очень консервативную позицию и была очень милитаризирована. «Гуманистов на тонких ножках» там не найдешь, либералом был один Тургенев, остальные были ребятами достаточно суровыми. 

Либералы присваивают себе право говорить от всей российской интеллигенции, считают, что всякий, кто не согласен с ними, исписался. Но сегодня польза от «полевой работы» священника в глубинке превышает пользу от всех этих либеральных разговоров. Батюшка – это центр, стержень деревни, образец для всех. Это грамотные, читающие люди, не пьющие.

Как одно из направлений русской мысли либерализм имеет право существовать, но беда, если возьмут власть люди, у которых вместо «здравствуйте» принято говорить «пора валить из Рашки». 

– На мелком уровне наш президент очень не мстительный человек, не обращает внимания на анекдоты и высказывания о себе. Поэтому ничего не будет с Макаревичем, Ахеджаковой и Басилашвили – они будут дальше творить. Здесь такое пространство, здесь все возможно.

– С четырнадцати до шестнадцати лет я думал, что буду поэтом. Написал много стихов. Тогда советский поэт еще многое значил, это был статус, которому не было равных.

– Это трагическая история советских Соловецких лагерей 1920-х годов, которая пока недостаточно описана. Я читал архивы, мемуары, дневники, ведомственную переписку, письма, и люди оживали, стали появляться десятки персонажей. Получилась вещь, которая выше меня. Я впервые понял, что есть что-то такое, что писатель – проводник чьих-то слов. Главный герой романа – начальник лагеря. В конце у меня была его встреча с дочерью Эльвирой, с описанием всех подробностей – какая у нее библиотека, как они пьют чай, как разговаривают, какие случаи она рассказывает… Через полгода после выхода романа мне пришло от нее письмо, где она пишет: «Захар, мы с вами никогда не встречались, но откуда вы знаете все обо мне, о моей квартире, о моей библиотеке, как я завариваю чай и сколько я положила туда сахара?» Она убеждена, что о ней мне рассказал кто-то из наших общих знакомых.

– С распадом СССР распались иерархии литературные, была попытка сделать «перетряску» и подмену советской литературы антисоветской. Из программы исчез Алексей Михайлович Толстой, стали считать, что Алексей Максимович Горький в чем-то «накосячил», а он на самом деле удивительно гениальный писатель. Такое же отношение сформировалось к Шолохову, Маяковскому. Считаю, что Леонов, Шолохов – титаны двадцатого века, равные Достоевскому и Толстому. Поэтому я решил написать биографию Леонова.

– Есенин – мое все, это часть моей физиологии. Я прочитал книгу Есенина и стал другим человеком, у меня сменился «код», меня «перенабрали», я сошел с ума. Я хорошо разбираюсь в биографии Есенина, хочу ее написать. У меня другой Есенин.